Лента: Общество

Четвёртая и заключительная часть главы "Стратегические ловушки для России" из 3-го тома "Национальной идеи России ".

Деидеологизация есть один из путей государственной деструкции. Другой путь заключается в использовании ложных идеологических ориентиров. Они подаются, как правило, в броском демагогическом виде. Идентифицировать такого рода идеологические концепты возможно по заложенным в них деструктурирующим последствиям для государственности.

Примером данного типа идеологем является взятая на щит фрондирующей интеллигенции во второй половине 1980-х. гг. концепция «Великой России». Апелляция к национальному величию парировала возможные обвинения в антипатриотизме. В действительности же основным ориентиром реализуемого концепта являлась дезинтеграция союзного государства. Интересы России отделялись адептами «великороссийского проекта» от интересов СССР. По сути, речь шла об отторжении национальной периферии. Чуть позже тиражировалась идея Русской республики в составе России. Но на этом русскость большого государства на самом деле прекратилась бы.

Как наиболее инерционная сила характеризовались среднеазиатские республики, в наименьшей степени подверженные сепаратистским настроениям. Миссия «Великой России» виделась в трансформации ее в единый «общеевропейский дом». В качестве непременного условия этого вхождения обозначалось требование отсечения Азии. Проблема приобретала дополнительную актуальность ввиду находящегося за ширмой политического процесса противоборства «славянского» и «национального» — «кавказско-азиатского» криминалитета за распределение собственности. Мятежи сепаратистов, хотя и представляют угрозу для государственности, не являются по отношению к ней смертельным приговором. Мятежники в конце концов могут быть подавлены посредством применения силы. Но когда нежелание сохранения единой государственности обозначается от имени государствообразующего народа, государственная система неизбежно рассыпается.

Проект «великой европейской страны» выбивал из союзного государства его несущую конструкцию. Государственность в итоге оказалась разрушена, а проектные цели так и не достигнуты.

Желание европеизации российских адептов проекта не соотносилось с нежеланием самих европейцев принимать Россию в когорту стран цивилизационного Запада. Во вступлении в общеевропейский дом ей было отказано. Оказалось, что совершенно напрасно она противопоставляла себя азиатским республикам. Для Европы Россия оставалась и остается такой же Азией, как и отброшенные ею регионы Среднего Востока.

Не был достигнут успех и в латентной составляющей проекта по обеспечению доминирующей роли в России «славянского криминалитета». Опирающиеся на клановые структуры криминальные группы из бывших союзных республик Советского Востока и национальных окраин РФ оказались более конкурентоспособны. Ограничивать свое влияние лишь территорией самоопределившихся государств не входило в их планы. Русской этнической гомогенизации криминального пространства России не произошло. В итоге на федеративном пространстве сложилась криминальная сетевая, трайбалистски выстроенная, потенциально враждебная российской модели национальной государственности сила. А это такая сила, которая способна нанести государству скоординированный удар в любой момент времени.

Государственная уязвимость на этом уровне четко обозначилась во время войны в Южной Осетии. Воюя с Грузией, Россия имела в своем тылу грузинскую криминальную инфраструктуру. Хорошо известно, что подавляющее большинство воров в законе (по некоторым оценкам, до 90%) составляют грузины. При желании с их стороны низложить режим М. Саакашвили это было бы осуществлено в достаточной степени оперативно. Но ничего подобного не происходит. Следовательно, остается заключить, что такое желание отсутствует. Значит, проамериканский режим в Грузии, по каким то причинам, устраивает криминальных авторитетов. Соответственно, можно констатировать не то что отсутствие контроля, но даже отсутствие должной политической игры, отсутствие проекта у современной российской власти в отношении мира российского криминалитета.

Получив соответствующий отказ Европы, российская политическая элита оказалась на развилке: либо, признав совершенную ошибку, восстанавливать неевропейский формат государственности, либо продолжить попытки вхождения в общеевропейский дом, отказавшись от статуса «великого государства».

Последняя версия подразумевает принципиальную коррекцию первоначального проекта. Россия не принимается в Европу в целостном виде. Следовательно, она может быть интегрирована в ее состав по частям.

Российская государственность перестает, таким образом, существовать. Затеваемый номинально в целях усиления величия России проект на деле обнаруживает в себе реальные задачи ее уничтожения.

В противоположность идее европейской интеграции, евразийский проект актуализирует в большей степени азиатскую геополитическую парадигму российской государственности. Но вновь, интеграционная вывеска концепта «Великой Евразии» камуфлирует заключающийся в нем деструктивный потенциал. На эту деструкцию в отношении российской государственности критики теории евразийства обращали внимание еще на заре ее становления. Разочаровавшись в ней, Г. Флоровский определил это учение как «соблазн», подразумевающий в религиозной философии аспект «искушения в вере». Евразийство характеризовалось им как сущностно антирусская и антиправославная доктрина.

Симптоматично, что задачу генерирования евразийского концепта взяли на себя бывшие адепты кадетства, такие как Г.В. Вернадский. Неужели конституционные демократы, либералы прониклись вдруг любовью к российской имперской государственности? Вероятно, нет. Тот же Г.В. Вернадский, будучи, казалось бы, апологетом советско-евразийского имперостроительства, работал после войны в Йельском университете — одном из основных центров Запада по разработке стратегии борьбы с СССР. Парадоксальная евразийская трансформация определенного сегмента кадетско-либеральной мысли означала лишь смену технической парадигмы.

Одна модель деструкции российской государственности сменялась другой. В евразийской парадигме не только исчезают термины «Россия», «русскость», исчезает сама субъектность русской цивилизации.

Евразийский путь заключается в нивелировке государствообразующих факторов России — русской национальной идентичности и православного вероисповедания. Для евразийцев они уравниваются с чередой этнокультурных и этноконфессиональных общностей «великой степи». В пантеон героев новой евразийской общности вводятся Аттила и Чингисхан. Разрушение идентичности государствообразующего народа означает на практике и разрушение государства. Финал такого рода деструкции четко прослеживается в программных предложениях движения неоевразийства в современной России. Если исторически государствообразующий народ был представлен далеко не в единственном числе, то традиционная модель центр-периферийных отношений (русский центр — национальная периферия) оказывается нелегитимной. Сообразно с этой логикой, неоевразийцами предлагается конфедеративная система евразийской государственности. Центробежные последствия осуществления конфедералистского реформирования России не вызывают сомнений. Между тем, проект государства Евразия пользуется все большей поддержкой со стороны властных и финансовых элит.

В отличие от евразийского, неоязыческий проект не только не растворяет русскую национальную идентичность, но, напротив, именно через апелляцию к ней выстраивает систему ценностных координат. Достигается эффект позиционирования концепта в качестве подлинного патриотизма, «незамутненного» инокультурными примесями.

Однако при этом выхолащивается другая государствообразующая составляющая России — православие. Оно в интерпретации неоязычников предстает в качестве антирусского иудейско ориентированного мировоззрения.

Достоверная российская история дезавуируется в качестве темных веков «христианского ига». Предпочтение отдается мифологической Руси арийско-ведического периода. Создаются ретроспективные утопии о «русской империи» до Рождества Христова. Протяженность национальной истории, казалось бы, только возрастает. Однако достигается это перечеркиванием сложившихся структур исторической памяти. Призыв восстановления подлинной национальной традиции подразумевает в неоязыческом подходе отмену той традиции, которая реально окормляла существование российской государственности в течение последнего тысячелетия. России, как цивилизации православного типа, подписывается неоязыческий приговор.

Взятый на вооружение неоязычниками этноним Руси является государственно-дезинтеграционным и в отношении территориальной целостности России. Собственно русские земли, тем более земли русского языческого ареала, представляют лишь часть территории Российской Федерации. Какова будет политическая судьба регионов России, не охваченных ареалом Руси, остается в неоязыческом проекте без ответа. Сама по себе попытка переноса на государственный уровень верований, соотносящихся с племенной стадией развития общества, грозит государственности процессом эрозии.

Показательно, что как и евразийство неоязычество сформировалось в качестве идейного течения в среде эмиграции.

Зарождение неоязыческого направления связано с трудами С. Лесного (Парамонова), опубликованными в Канаде еще в 1970-е гг.

Сейчас тиражи публикаций по тематике арийско-языческой Руси исчисляются десятками тысяч экземпляров. В чем природа этой публикаторской активности: в востребованности ли сенсационной тематики населением или в акцентированной поддержке интересантов имплементации проекта? Вероятно, имеют место оба фактора.

Еще одним транслированным в Россию с Запада концептом, выдаваемым за идеологему национального свойства, является теория панславизма. Казалось бы, она способна консолидировать не только русских, но и объединить их с другими славянскими народами. Для осознания угроз и перспектив, содержащихся в панславизме для российской государственности, необходим краткий исторический экскурс.

Впервые термин «панславизм» был употреблен словацким мыслителем Я. Геркелем в работе о славянском языке (Elementa universalis Linquaure Slavicae), опубликованной в Будапеште в 1826 г. Им предпринималась попытка конструирования «всеславянского языка». Слово «панславизм» Геркель относил к области лингвистики, не включая в него политического содержания. В политическом словаре термин «панславизм» впервые употреблен в статье К. Крамарчика «Чешско-словацкие герои панславизма в Легове», опубликованной в венгерском журнале «Таршалкодо» в 1840 г. Под ним подразумевалась угроза распространения власти России на славянские земли Австрийской империи (точнее — Венгрии).

В русской общественной мысли термин «панславизм» не получил широкого распространения и не использовался в качестве самоидентификации каким-либо из направлений. Историческими факторами генезиса термина «панславизм» А.Н. Пыпин считал культурно-национальное возрождение славянских народов и страх западной общественности перед угрозой России.

Крайней формой антироссийского направления панславизма являлось учение Ф. Духинского о финно-монгольском, туранском происхождении русских, имеющих лишь славянские примеси, а потому исключаемых из грядущей панславистской государственности.

По-видимому, панславистский характер имела учрежденная в 1818 г. в Киеве масонская ложа «Соединенных славян», входившая в систему «Великого Востока» польского (основатель — поляк В. Росцишевский). Появившееся в 1823 г. тайное декабристское общество с аналогичным названием выдвигало цель соединения славянских племен посредством федеративного союза, при сохранении взаимной независимости. Восьмиугольная печать «Общества Соединенных Славян» соответствовала принятому этнографическому делению на восемь колен славянства.

Панславянские мотивы обнаруживаются в беловежском проекте российско-украинско-белорусского союза. В жертву мнимому славянскому единению приносилась гетерогенная в этническом отношении советская империя.

Вселенская миссия России подменялась локальной по своему характеру идеологией панславизма. Евразийскому континентализму противопоставлялся панславистский регионализм.

Угроза идеологического внедрения панславистского концепта сохраняется и в настоящее время. Восприятие его российской политической элитой означало бы реализацию проекта территориальной дезинтеграции России. Панславизм оперирует географическим масштабом Восточной Европы. В определенном смысле он представляет собой восточноевропейскую геополитическую модель. Русским же при ее реализации (достаточно посмотреть на географическую карту) может быть отведена лишь периферийная роль в славянской цивилизационной системе.

Таким образом, приведен лишь фрагментарный перечень стратегических ловушек, расставленных перед Российским государством. Все они так или иначе связаны с выявляемыми значимыми факторами жизнеспособности России, имея при этом антифакторный характер. В действительности же их круг значительно шире. Шахматная партия мировой политики продолжается. Неизбежно появятся и новые «политические капканы». Задача заключается в выявлении самого принципа «ловушечных» приемов борьбы.


Источник: "Центр проблемного анализа и государственно-управленческого проектирования "