В оглавление «Розы Мiра» Д.Л.Андреева
Το Ροδον του Κοσμου
Главная страница
Фонд
Кратко о религиозной и философской концепции
Основа: Труды Д.Андреева
Биографические материалы
Исследовательские и популярные работы
Вопросы/комментарии
Лента: Политика
Лента: Религия
Лента: Общество
Темы лент
Библиотека
Музыка
Видеоматериалы
Фото-галерея
Живопись
Ссылки

Лента: Религия

  << Пред   След >>

Богословие и наука: от конфронтации к диалогу

Протоиерей Димитрий Кирьянов, кандидат философских наук, кандидат богословия, доцент Тобольской православной семинарии. Выступление на всероссийской конференции «Научное и религиозное познание мира: единство и отличия».

Сегодня, в начале третьего тысячелетия, вопрос о роли науки в современном мире и о том месте, которое в нем занимает религия, о том, как соотносятся между собой сегодня эти две столь различные и столь значимые составляющие человеческой культуры и как может измениться их соотношение в будущем, является одним из наиболее актуальных. В массовом сознании доминирующей продолжает оставаться парадигма научного и технологического развития, которое, по замечанию Ф. Бекона, должно привести к невиданному благосостоянию человечества. И хотя за последние триста лет знание действительно стало силой, трансформировавшей нашу цивилизацию, сегодня многие люди ощущают необходимость преодоления негативных сторон технологического прогресса, поставившего человечество на грань выживания, и осознают важность обращения к традиционным духовным ценностям. Однако в сознании многих современных людей духовные ценности существуют в мире, совершенно не связанном с интеллектуальными нуждами человека.

Очень часто такая среда имеет достаточно большое количество предубеждений против религии вообще, против христианства в частности, и особенно часто против Церкви как общественного института. Человеку, в своей жизни мало сталкивающемуся с миром религии, этот мир кажется некоторым анахронизмом, по какой-то нелепой случайности сохранившимся до настоящего времени и продолжающим существовать вопреки здравому смыслу, прогрессу человечества, науки и т.п. В такой ситуации возникает вопрос о том, как возможно быть верующим христианином в начале XXI века, особенно в связи с тем гигантским прорывом, который осуществило человечество, используя данные различных наук в познании мира на протяжении последних трех столетий.

Многие современные люди в качестве одного из основных возражений против религии указывают на то, что наука в своем развитии постепенно все более приближается к объяснению мироздания, все меньше остается неизведанного и непознанного, и что дальнейший прогресс науки в конечном итоге позволит вполне удовлетворительно объяснить мироздание без необходимости прибегать к гипотезе Бога. Однажды высказанное Лапласом, это мнение стало практически повсеместно распространенным среди ученых современности, особенно в нашей стране, где в течение долгого времени единственно верным считалось диалектико-материалистическое мировоззрение. Убеждение во всемогуществе научного знания и бесконечного прогресса человечества не оставляет для многих из них никакой альтернативы для религиозной веры. Отчасти это впечатление обусловлено трехсотлетним господством материалистической и редукционистской научной парадигмы.

Впрочем, в возникновении атеистического мировоззрения есть вина и богословия.

Истоки современного атеизма лежат, как отмечает М. Бакли, не в некоторой атаке на веру извне, и не в предполагаемой войне, в которой тьма теологии была рассеяна светом науки. Истоки лежат в богословских стратегиях, которые посеяли семена разрушения, а не развития религии. Эти стратегии, направленные на тесное взаимодействие науки и теологии, привели к самоотчуждению теологии от ее родной почвы. Согласно Бакли, «в этом процессе самоотчуждения религия отрицала себя и в присущей ей форме рассуждения о Боге, и в предполагаемых аргументах, посредством которых этот вопрос мог быть разрешен».

Прежде всего было отчуждение содержания. Классические доказательства существования Бога выносят за скобки основное содержание религии: христологию и религиозный опыт, как индивидуальный, так и общинный. «В своем поиске доказательств божественного существования, богословы перешли от Бога, определяемого и раскрываемого во Христе и религиозном опыте, к богу, раскрываемому в безличной природе». В конечном итоге то, объектом естественной теологии стал бог, соизмеримый с представленным свидетельством — безличный бог. Когда, в конечном счете, вследствие научного прогресса и изменений в философии для такого бога не осталось никаких дел в естественном мире, возник атеизм. Христианское понятие личного Бога, действующего в истории, не утверждалось, и не ниспровергалось. Скорее в мысли богословов XVIII–XIX веков оно было представлено все меньше и меньше, пока не исчезло совсем. «Атеизм не есть тайна религии, как полагал Фейербах», делает вывод Бакли. Скорее атеизм есть тайна той религиозной рефлексии, которая оправдывает сакральное и свой доступ к сакральному главным образом через свою собственную трансформацию в другую форму человеческого знания или практики, как если бы единственной альтернативной фидеизму было такое отчуждение, предполагающее, что религия должна стать философией (или наукой), чтобы оставаться религией. В конечном итоге, уникальный характер религиозного знания не выдерживает этой редукции.

Война науки с теологией не была порождена, как многие до сих пор утверждают, некоторой первоначальной антипатией между ними. Она выросла из их слишком тесной связи.

Другой проблемой современного диалога науки и религии является то, что среди некоторых верующих людей стремление человека к познанию мира посредством методов науки рассматривается как излишнее, или даже опасное, как вмешательство в замысел Творца о мире, или даже как действие «по наущению диавола». Отчасти, особенно в связи с бурным развитием биотехнологий, эти опасения являются оправданными. Однако существует и другая проблема. К глубокому сожалению, результаты научных открытий, ставшие классикой современной науки и уже являющиеся практически бесспорными, в некоторых сочинениях церковных авторов представляются как спорные и гипотетичные концепции, основанные не на эмпирических данных, а на атеистических убеждениях злонамеренных врагов религии, а потому необязательные для принятия верующим ученым вообще. Примером такого крайне враждебного научному знанию синтеза «науки и религии» является так называемый «научный креационизм», философско-богословское учение, возникшее в протестантской среде в XX веке благодаря трудам такого пропагандиста идей креационизма, как Генри Моррис. Креационизм позиционирует себя очень часто как подлинную науку, а сами креационисты называют себя учеными-христианами, занимающимися разработкой особого христианского научного знания.

Эти полюсы наиболее ярко проявляют себя в современном диалоге науки и религии вообще и науки и богословия в частности. Рефлексия ученого, ставшего христианином, сталкивается с двумя принципиальными возражениями из противоположных лагерей — коллег-ученых атеистов и верующих, считающих, что науку нужно подправить таким образом, чтобы она более точно соответствовала буквальному пониманию библейского текста. И чтобы ученому оставаться подлинным ученым и продолжать быть христианином, необходимо определенное мужество и понимание того, что модели взаимоотношения науки и религии отнюдь не исчерпываются двумя указанными крайностями, но что вполне возможен некий третий, или срединный путь, который не требует от ученого построения, скажем, «православной физики» с одной стороны, а с другой, не требует от христианина кардинального пересмотра христианских догматов.

Построение этого срединного пути не является простой и однозначной задачей ввиду того, что, во-первых, довольно непросто дать оценку существующих научных теорий, отделить их от набора философских идей и концепций, в рамках которых они формировались, а во-вторых, столь же непростой задачей является понимание христианской традиции, в частности традиции понимания Священного Писания, в рамках которой следует найти примирение научных концепций и христианского мировоззрения.

К счастью, на этом пути существуют определенные ориентиры, как в области самой науки, так и в области религии или богословия. Из истории естествознания мы знаем множество примеров того, как величайшие ученые прошлого сумели в себе сочетать религиозную веру и научную проницательность. Среди них следует особо отметить Г.Галилея, которому одним из первых пришлось отстаивать независимость научного исследования от возможных богословских интерпретаций, при этом, делая акцент на том, что книга природы и книга Откровения не могут противоречить друг другу. Центральным тезисом в полемике Галилея с кардиналом Беллярмином в 1616 году, изложенным им в письме к герцогине Христине Тосканской, было то, что если наши научные концепции вступают в видимое противоречие со Священным Писанием, то следует потрудиться над более глубоким проникновением в смысл Священного Писания, чем пытаться опровергнуть данные науки, основанные на разуме и фактах.

Для Галилея наука и Священное Писание могут находиться только в кажущемся противоречии, которое должно разрешиться при условии, если мы попытаемся вникнуть в скрытый смысл Священных текстов, выделить в них то главное, что они хотят сообщить нам. Именно поэтому Галилей приводит слова Блаженного Августина: «Библия учит нас тому, как взойти на небо, а не тому, как движется небо». Вторым важным критерием для галилеевского понимания соотношения религии и науки является то, что никакое авторитетное мнение не может являться основанием для научного знания. Таким основанием являются только наблюдения и эксперименты.

Если бы понимание взаимоотношения науки и религии, предложенное Галилеем, разделяли и богословы, и ученые, то конфликты между научным и религиозным мировоззрением не приобретали бы столь большой остроты, как в случае с Галилеем, но разрешались бы путем всеобъемлющей дискуссии по данным вопросам.

Следует отметить, что аргументация Галилея формировалась под непосредственным влиянием богословских взглядов Блаженного Августина, выраженных им в сочинении «О книге бытия буквально». Из этой книги, как указывает Э.Макмаллин, можно выделить несколько принципов, которые позволяют осуществлять конструктивный диалог богословия и естествознания.

Принцип ограничения Писания: поскольку первичная цель Писания есть спасение человека, мы не должны искать в Писании знания о естественном мире. В качестве примера Августин рассматривает толкование стиха из Пс. 135.67: «Бог поставил землю на водах». Этот фрагмент Писания не должен, по мнению Августина, быть использован «против тех людей, которые занимаются дискуссиями о весе элементов. Они не связаны авторитетом нашей Библии, и, не знают смысла этих слов, они будут скорее критиковать наши Священные книги, чем отвергнут знание, какое они приобрели посредством неоспоримых аргументов или доказательств посредством опыта».

Следующий принцип, который можно выделить из книги Августина, это принцип осторожности при выборе той или иной интерпретации: «В области предметов таинственных и весьма удаленных от нашего взора, — если бы мы прочитали что-нибудь написанное относительно таких предметов, даже и Божественное, могущее в силу одушевляющей нас спасительной веры порождать новые и новые мнения, — мы не должны набрасываться ни на одно из них с такою твердостью, чтобы могли повалиться, если более тщательное исследование истины ниспровергнет его, ратуя [в таком случае] за свое собственное мнение, а не за мнение Божественных писаний, и желая при этом, чтобы оно, будучи нашим мнением, было мнением Писания…».

Августин также указывает на принцип аккомодации, который предполагает, что Священное Писание выражает истину на языке, доступном для понимания обычными людьми, а потому не содержит в себе научных истин.

Галилей использует эти принципы при защите коперниканской теории. Он подчеркивает, что «в диспутах о естественных явлениях, (Писание) должно быть поставлено на последнем месте». Хотя и Писание и природа в конечном счете происходят от Бога, Писание является с необходимостью открытым множеству интерпретаций, в то время как «природа непреклонна и неизменна» и никоим образом не связана с приспособлением к человеческому пониманию». Таким образом, «если чувственный опыт представлен нашему взору или необходимые демонстрации доказывают нам нечто относительно естественных явлений, это не должно побуждать в нас вопросов о рассмотрении высказываний Писания, чьи слова, как кажется, имеют другой смысл, поскольку не всякое утверждение Писания является связанным столь строгими обязательствами, как каждое действие природы». Поскольку две истины не могут никогда противоречить друг другу, «задача мудрых интерпретаторов в том, чтобы попытаться найти истинный смысл пассажей Писания, который должен быть согласен с теми физическими выводами, в которых мы уже уверены и убеждены из ясного чувственного опыта и необходимых демонстраций».

Галилей добавляет еще один аргумент в поддержку этого далеко идущего вывода: «Авторитет Священного Писания имеет цель сообщить людям те положения и утверждения, которые необходимы для их спасения и превосходят человеческий разум, и таким образом не могут стать достоверными через некоторую другую науку или другими средствами, за исключением средств Святого Духа». Кроме того, научное познание природы в мировоззрении Галилея приобретает самостоятельную ценность: «Я не думаю, что необходимо верить, что один и тот же Бог, который дал нам чувства, язык и интеллект пожелал, чтобы мы обошлись без их использования и дал нам другие средства информации. Это применимо особенно к тем наукам, о который можно прочитать только весьма небольшие высказывания и разбросанные выводы в Писании, как это особенно касается астрономии».

В качестве демонстрации возможности конструктивного диалога науки и богословия можно взять развитие современной научной космологии.

Согласно современным научным данным, наша Вселенная возникла в результате Большого взрыва примерно 13,7 миллиарда лет назад. Модель расширяющейся вселенной казалась ученым настолько необычной, что Альберт Эйнштейн прямо возразил одному из основателей модели расширяющейся вселенной аббату Ж. Леметру, сказав: «Ваши вычисления правильны, но ваше понимание физики отвратительно». Позднее Ф. Хойл, желая избежать всякой дискуссии о начале Вселенной, предложил модель устойчивого состояния, которая, однако, была опровергнута наблюдениями.

С точки зрения Леметра, научный и религиозный пути выражены на различных языках, касаются различных областей, оба эти пути движутся параллельно к одной и той же истине — трансцендентной реальности Бога.

В интервью журналисту Эйкману относительно того, как возможно быть католическим священником и ученым одновременно, Леметр ответил, что поскольку существует два пути постижения истины, он решил последовать обоим: «Ничто в моей работе, ничто, что я когда-либо изучил в области науки или религии, не побудит меня изменить это мнение. Я не нуждаюсь в примирении конфликта. Наука не потрясала моей веры в религию, и религия никогда не ставила передо мной вопроса о выводах, получаемых посредством научных методов».

Как отмечает биограф Леметра Д. Ламберт, взгляды Леметра на соотношение науки и веры во многом испытали влияние его учителя А. Эддингтона. Леметр подчеркивал, что не может быть никакого действительного конфликта между верой и наукой. Библия дает информацию о способах спасения, но почти ничего не говорит о мире природы. Иногда ученые слишком буквально понимают Писание. Леметр пишет: «Сотни профессионалов и известных ученых действительно полагают, что Библия претендует на то, чтобы научить науке. Это подобно утверждению, что должна быть аутентичная религиозная догма в теореме о биноме… Должен ли священник отвергать теорию относительности, поскольку она не содержит никакого авторитетного изложения учения о Троице?»

Подобным образом, хотя астроном познает, что мир существует 2 миллиарда лет, а книга Бытия ясно говорит нам, что творение осуществлено за шесть дней, не существует причины отвергать Библию. «Книга Бытия просто пытается научить нас, что один день из семи должен быть посвящен покою, богослужению и почитанию — всему, что необходимо для спасения». Более того, если бы научное знание было необходимо для спасения, оно должно было бы быть открыто авторам Писания. Учение о Троице — «гораздо более глубокое, чем что-либо в теории относительности или квантовой механике», — выражено в Библии, поскольку оно является необходимым для спасения, что не относится к теории относительности, о которой ни св. Павел, ни Моисей не имели ни малейшего представления. Леметр развивает свою позицию следующим образом: «Авторы Библии были руководимы в той или иной степени — одни больше, чем другие — вопросом спасения. В других вопросах они были на уровне людей своего времени. Поэтому совершенно не имеет значения, есть ли в Библии ошибки в исторических или научных фактах, особенно если ошибки относятся к событиям, которые не были непосредственно наблюдаемы теми, кто писал о них. Идея, что поскольку они были правы в их учении о бессмертии и спасении, они должны также быть правы во всех остальных предметах, является просто ошибкой людей, которые имеют неполное понимание того, почему Библия дана нам вообще».

В западной культуре, как указывает канадский философ и богослов Б.Лонерган, сформировались две макропарадигмы — средневековая парадигма, укорененная в религии, и современная парадигма, укорененная в науке.

Раскол между двумя этими парадигмами привел к возникновению современного духовно-нравственного кризиса. Преодоление этого кризиса возможно только при условии формирования новой парадигмы, включающей в себя средневековую богословскую парадигму в форме вертикального горизонта, а парадигму современной науки в форме горизонтального.

Горизонты являются частью наших интересов и нашего знания и являются плодотворным источником дальнейшего развития знания и ценностей.

Лонерган подчеркивает, что в своем поиске наука переходит от повседневного смысла к теории, и сегодня стоит на пороге трансцендентности. Однако для того чтобы осуществить синтез и преодолеть дробность человеческого знания, необходима самотрансцендентность. Самотрансцендентность предполагает наличие у исследователя устойчивой когнитивной установки: быть внимательным, разумным, рассудительным, ответственным. Самотрансцендентность выражается в настойчивом стремлении человека к познанию истины: «В той степени, в какой субъект аутентичен, в какой он дает свободу господствовать в нем чистому желанию знать, в такой степени истина осуществима. Аутентичная субъективность зависит от когнитивной верности субъекта требованиям отстраненного и незаинтересованного желания познавать, трансцендентальным императивам».

Лонерган подчеркивает, что не следует отстаивать разум ценой веры или, напротив, веру ценой разума, необходимо попытаться построить синтез, который объединяет два порядка истины. Особенно значимым соединение двух порядков знания является для понимания человека и его места в мире: «Поскольку науки рассматривают человека в его конкретном совершенстве, и это совершенство есть не только проявление человеческой природы, но также человеческого греха, не только природы и греха, но также де-факто необходимости в божественной благодати, не только необходимости благодати, но также ее принятия или отвержения.

Следовательно, эмпирическая наука о человеке не может достичь полного понимания человека без апелляции к богословию. И наоборот, если богословие является главной наукой не только по праву, но и по факту, тогда богословы должны иметь профессиональный интерес к наукам о человеке и вносить позитивный вклад в их методологию».

Богословие обладает двойственным отношением к эмпирической науке. С одной стороны, оно должно относиться к ученому именно как ученому, который не ограничен в своем стремлении понять правильно свою собственную область исследований. С другой стороны, богословие имеет отношение к возможности корректной интерпретации результатов эмпирической науки. Даже в своем максимальном развитии наука как результат человеческих усилий может предложить не абсолютное понимание присущего ей аспекта человеческой деятельности, но только меру понимания, возможную с научной точки зрения.

Наука сама по себе не может разрешить фундаментальных онтологических и моральных проблем существования, это требует с необходимостью философской и богословской рефлексии.

Богословие не является подчиненным эмпирической науке, но в то же время оно не претендует и на то, чтобы заменить собой эмпирическую науку. Богословие придает всему человеческому вопрошанию о мире завершенность, направленность к цели, которая стимулирует стремление ученого к познанию и тем самым открывает конкретную возможность разумного решения проблем человеческого существования.


Источник: "Центр проблемного анализа "

 Тематики 
  1. Религия и наука   (147)